Верхом на Шермане
никогда, ну никогда не придёт. И опять гнали свои танки и самоходки на Запад, оставляя позади себя тех из нас, которым сегодня не было удачи…
Когда “Шерманов” осталось меньше половины того, что входило в прорыв, бригада оседлала перекрёсток дороги на Запад и рокады . Наверное, это было главной задачей нашего бега на Запад, поскольку наличные офицеры сначала поторопились на военный совет к комбригу, а потом принялись расставлять танки и самоходки широкой подковой выпуклостью на Запад с приказом зарыться в землю. Тэтридцатьчетвёркам, как самым мощным, доверили вершину подковы, “Шерманы” вперемежку с “сушками” разъехались по бокам. Моему достался левый край подковы…
Уже был красноватый закат. И было большое ржаное поле, крестом рассечённое двумя дорогами. И вся рожь стояла здесь в бабках, от которых тянуло теплом, накопленным за день. А от пропылённого “Шермана” несло вонью газойля, смазки, пороха и нашего пота.
Какое-то время я ещё копался в танке по своей части. Мало ли что! Как-никак километров сорок пять отмотали гусеницы сегодня, если считать по прямой. А со всеми зиг-гагами наверняка набегало больше семи десятков. Да ещё броски на заборы и прыжки через траншеи. Ну, и сам “Шерман” любил ласку. Американцем он был от роду, и требовал к себе большего внимания чем, скажем, русский Т-34.
Потом я оставил на водительском сиденье две свои личные лимонки, чтоб не мешали, накрыл их американской многокарманной курткой и прямо из своего люка спрыгнул к копавшим в уже начатый капонир.
Нас было семеро с половинкой, считая лейтенанта за полкопателя. Значит, на каждого приходилось почти по три кубика сухой августовской земли. И ещё надо было спешить. И за нас никто эту работёнку делать не собирался. И мы её делали и спешили. Очень спешили.
Американским топором-кайлом с очень длинным и кривым топорищем рубили корни и рыхлили грунт. Расплющенным концом тяжёлого американского лома выворачивали камни. Американскими длинными лопатами с поперечинами в концах черенков швыряли землю на три стороны возникающего капонира с расчётом непробиваемого для бронебойных снарядов бруствера.
Не лишними были и малые сапёрные лопатки десантников.
Яма не хотела углубляться. Голые по пояс, мы копошились в ней, выбрасывая землю чуть ли не по горстке, толкали друг друга в тесноте, ненужно лязгали инструментом об инструмент.
Солнце ушло за горизонт, и мы рылись при фонарике от аккумулятора “Шермана”. Передыхали по одному. Очередник валился на ржаные снопы, жевал американскую свиную тушёнку из НЗ , грыз галеты, запивал водой из канистры, пахнувшей газойлем.
Это была каторжная работа. Менялись инструментом: топор – лопата – лом или обратно. Ловили ртами воздух, не нужно часто прикидывали на глаз уже выкинутую глубину. Задевая соседа, замечали его неприятную скользь. Сопели, ругались, по-чёрному поминали Гитлера и всё его логово с девкой Евкой в придачу. И грызли, грызли твёрдую землю.
Это тоже была война. Самая что ни на есть. Грязная. Препротивная. С вонючим потом. Со слезающей кожей на ладонях.
А главное: угнетала видимая никчемность всего этого. Ну, в самом деле: с рассветом бригада уйдёт отсюда. Обязательно уйдёт. И никогдашеньки сюда уже не вернётся. И капониры эти проклятые никому не будут нужны. Трактора, если только они в ближайшем колхозе найдутся, не смогут ползать среди этой вот подковы здоровущих ям, а колхозные лошади-клячи обязательно будут ломать здесь свои тощие ноги. И оставшимся в наличии колхозникам непременно придётся всё это зарывать, проклиная совершенно им не нужные ямы, а заодно и тех, кто их невесть для чего вырыл.
______________________________
Рокада – дорога, параллельная линии фронта.
НЗ – неприкосновенный запас. На “Шерманах” в состав НЗ часто входила американская свиная тушёнка.